An empty bliss beyond this World

- Нет, я совсем не против, чтобы нас посещали хоббиты, - выкрикиваю я в телефонную трубку, из которой доносятся шумы и скрежет, - Да, не больше шести пинт, договорились. Что? Мохноноги? Принимаются. А? Какие норы? Рыть в таверне норы нельзя!..

И тут меня дергает за рукав странное низенькое существо, облаченное в длиннополую накидку и капюшон. Лица его не видно, только морщинистый кончик огромного носа выступает и нагибается к земле.

- Не угодно ли будет вам купить у меня вот это? – вежливо спрашивает существо и голос его похрустывает, как тонкий лёд в стаканчике с щербетом.

- Купить? - переспросила я, с усилием оторвав приросшую телефонную трубку от уха.

- Ну или так, возьмите просто так, - с феноменальной уступчивостью тут же выпалило создание, поставило на пол квадратную коробку и быстро засеменило вон из Заведеньица.

Через секунду его уже не было, из трубки доносилось недовольное ворчание, а на полу стоял старый-престарый проигрыватель с пластинкой.

Желая узнать и попробовать мы не без опаски начали слушать.  

Made of fire, made of snow

Каждый месяц мы совершаем маленький, но увлекательный ритуал. Почтовый ящик Заведеньица вытряхивается на заднем дворе, а письма, присланные нам по e-mail, мы распечатываем и несём туда же. Сверху этот ворох бумаги посыпается чеками и счетами. В конце концов, когда образуется приличных размеров куча, она торжественно сжигается под звуки чего-нибудь обнадёживающего. По двору летает пепел, откуда-то издалека доносится надрывный собачий лай и тоскливый вой полицейской сирены, а мы стоим, взявшись за руки, и смотрим на огонь.
А потом бежим обратно в таверну. Потому что холодно, страшно холодно.

Who isn't bothered by bridges they burn?

- Мышь! - раздаётся на всю таверну отчаянный женский визг. В один момент поднимается паника, и таверна содрогается от топота ног, женских и совсем не очень. Торчавший в дверном проёме орк даже не успевает ничего не понять - он просто обнаруживает себя летящим наружу, словно пробка из бутылки, и понимает, что лететь нужно быстрее, потому что иначе его растопчет толпа в ужасе бегущих из таверны гостей.
А в таверне воцаряется тишина. Те, кто остались, панику не поднимали даже в те времена, когда их жизням действительно что-то угрожало. Мышонок Вольф в рубашке официанта, бросив на пол поднос, в расстроенных чувствах забирается на барную стойку, залпом выпивает налитую ему стопку, спрыгивает и уходит на кухню. В глазах его - презрение и обида. Первый рабочий день закончился, не успев начаться.

When music feeds my soul

Что-то белое и, похоже, круглое пулей выскочило из двери кухни, прошуршало мимо барной стойки, проскользнуло между ног остолбеневшей Матильды, и с глухим стуком врезалось в угол недалеко от сцены. Матильда подошла к месту столкновения и подняла на ладошке пушистый дрожащий комок. Через несколько мгновений она уже восторженно крутила им у меня перед носом и рассказывала, что это Вольф, мышонок, который любит музыку больше всех других мышей. Он поселился в таверне раньше самой Матильды и умудрялся наслаждаться нашей странной музыкой и оставаться незамеченным ровно до того момента, пока на кухне у повара не появилось липкое сырное желе, куда Вольф не замедлил провалиться.
Музыка была для него чем-то прекрасным и огромным, настолько огромным, что Вольф не мог её видеть, но не мог её не слышать. Он обычно прятался в углу напротив сцены, за отстающей доской паркета, и всем своим маленьким тельцем погружался в неохватную глубину мелодий. Он ощущал, какой он крохотный по сравнению с теми звуками, которые пропитывали каждый миллиметр Заведеньица, он ощущал вокруг себя тысячи неведомых сил, которые манили его и подстерегали – то ли чтобы приласкать, то ли чтобы проглотить. И хотя Вольф не понимал, чего они от него хотят, звуки привлекали его и тревожили, звуки сливались в нем, как в поцелуе или борьбе, были ласковыми и холодными, имели смеющиеся, нежные лица и, главное, мышонок знал, что они любят маленького Вольфа, а Вольф любит их. Это его друзья, дорогие, любимые друзья.

Ну что ж, теперь Вольф будет жить вместе со всеми нами, подумала я. Он ведь и так давно живет во всех нас.

Everyone sees you but no one cares

Уж извините, вход у нас теперь через окно. И не говорите, что мы не заботимся о клиентах: мы хотя бы свесили из окна верёвочную лестницу.
Это временно. Дверной проём по-прежнему занят пузатым орком. Орк лежит с кислой миной и смотрит в пустоту невероятно тоскливым взглядом. Его жалеют, гладят по зелёной черепушке, втихаря подкармливают гамбургерами и обещают, что скоро всё закончится. Некоторые даже стряхивают с его носа снег: орк фыркает, но видно, что ему нравится. Принесли ему клубок ниток и спицы - теперь сидит, вяжет себе шапочку. Старается.
А мы всё ждём, когда на этих гамбургерах он наберёт ещё десяток килограмм, ещё сильнее разойдётся вширь, сломает, наконец, своим весом хлипкую стену и выйдет наружу. Дышать свежим воздухом, если ещё не надышался.

We won't leave you alone

Предлагаю провести через пару недель, когда все отойдут от праздников, благотворительную вечеринку. Все средства, вырученные по ходу дела, пойдут на покупку кондиционера для Заведеньица. Потому что так дальше продолжаться не может.
Весь праздник был испорчен орком, который захотел подышать свежим воздухом и застрял в дверном проёме. Там и торчит до сих пор, посетителей пришлось выпускать через чёрный ход, а там, знаете ли, даже нам самим страшно ходить. В общем, они предпочли через окно. Ужасно неудобная история, ужасно. Особенно орка жалко: торчит там головой наружу и слушает подколки тсантсы про то, что, дескать, кто-то слишком много ест. Тсантсе лишний вес уже не грозит, вот она и издевается, а ему, между прочим, обидно! Пойду принесу бедняге кефирчику.